Девочка сорвалась с места, оставив гувернантку пить кофе в одиночестве, на цыпочках подкралась к дверям материнской спальни, приоткрыла створку, еле касаясь кончиками пальцев ребристого цветного стекла.

Серафима уже стояла посередине спальни, стены которой были обиты фиолетово-коричневым шёлком — под цвет гарнитура. Плотные шторы закрывали сплошное зеркальное стекло и дивную панораму с высотным домом вдалеке. Кормилица была одета в боди из плотного трикотажа, пеньюар и обута в атласные туфельки, похожие на балетные. Длинные волосы небрежными локонами рассыпались по плечам и спине. Маша, между прочим, подумала, что её мать ещё молодая и исключительно красивая.

— Да, слушаю! — сказала Серафима.

Маша испуганно сжалась за дверью. Конечно, сейчас явится с кухни Ирина и громогласно заявит, что подслушивать стыдно. И всё-таки девочка никак не могла уйти. Она заметила, как за один миг изменилось лицо матери. Из розового, чуть припухшего со сна, оно превратилось в худое и серое. Звонили не из лицея, но легче Маше не стало. Она видела, что мать близка к обмороку, и с огромным трудом держится на ногах.

— Когда это случилось? — чужим голосом спросила Серафима.

Она смотрела прямо на дверь, но не замечала широкую щель, из которой торчал любопытный Машин нос. Вокруг всё оставалось, как прежде, и в то же время уже произошла катастрофа.

— Их арестовали? Ну, задержали, какая разница! Одновременно по всем адресам? И многих забрали? Тридцать два человека? Ничего себе!.. — Серафима говорила всё тише, отводя упавшие на лоб волосы. — Обо мне речь шла? Не знаешь? Продолжается обыск? Да, безусловно, они приедут и ко мне. Значит, нужно уходить. Дело, похоже, серьёзное, раз «крыша» не помешала. Да неужели?! Ольга раскололась?! Я же говорила Маге, мудаку! Я ему полтора года говорила, чтобы избавился от неё! Но теперь уже поздно плакаться, нужно принимать меры. Спасибо, что позвонил, Ахмед. И ты постарайся уйти из Москвы, сейчас же! Обо мне не беспокойся, я сама позабочусь в лучшем виде. Всё, пока, Ахмед…

Маша отскочила от двери, бросилась в кухню, где Ирина уже включила посудомоечную машину. Увидев перепуганную воспитанницу, гувернантка вздрогнула.

— Ира, там что-то стряслось… Ну, у мамы и Магомеда! — задыхаясь, сообщила девочка. — Мама сказала, что нам нужно уезжать отсюда! Ахмед звонил, брат Магомеда, я знаю его. Он тоже хочет бежать…

По коридору прошуршали шаги, и в кухню вошла Кобылянская — неузнаваемо изменившаяся, с отрешённым взглядом. Она передвигалась неуверенно, как слепая, шарила ладонями по стенам; но всё же старалась оставаться собой.

Ирина выключила машину и опустила руки. Она поняла, что предчувствие её не обмануло, и страшное произошло. Маша жалко улыбалась, пытаясь хотя бы таким образом подбодрить мать.

— Иринушка, к сожалению, я вынуждена с сегодняшнего дня вас уволить. — Серафима говорила чётко, отрывисто, но на гувернантку не смотрела.

Рыцарева почувствовала, как в глазах закипают слёзы, и начинает истерически дёргаться верхняя губа — совсем как у матери-психопатки. До обидного мало проработала она в этом доме, у милой приветливой хозяйки, которая уже стала ей подругой, наставницей, идеалом! Всё закончилось неожиданно, резко, страшно. Теперь снова придётся искать работу, унижаться, бегать по офисам, покупать газеты с объявлениями и просыпаться по утрам в лютой тоске.

Каким глупым, никчёмным показалось теперь Ирине любовное приключение! Об Артуре Тураеве теперь не хотелось и вспоминать…

— Расчёт вы получите немедленно, выходное пособие в размере двухмесячного оклада — тоже. Думаю, что на первое время вам хватит. Я была очень довольна вашей работой. Но, к сожалению, у меня нет времени писать рекомендательное письмо. Вместе с детьми я срочно покидаю Москву…

— А можно мне узнать, что именно произошло?

Рыцарева почувствовала, что у неё отказывают ноги. Потом она вообще перестала понимать, каким чудом ещё стоит, не падает, даже может сделать несколько шагов. Кажется, её поддерживала Маша — бледная, вспотевшая, оглушённая.

— Я стала жертвой чудовищной провокации. Меня и моего компаньона Магомеда Гаджиева оклеветали. Рано утром в несколько наших кафе, в медицинские салоны, в спортивные центры ввалились омоновцы. Всех, кто там был, положили на пол. Ахмед сказал, что искали оружие и наркотики. Вы сами знаете, как это происходит в таких случаях. Чтобы не подвергать опасности детей, я должна немедленно вывезти их из Москвы. Потому я и отказываюсь от ваших услуг. Отказываюсь с величайшим сожалением, поверьте. Потом я вернусь и стану добиваться справедливости, но дети должны исчезнуть. Маша, буди Ванечку. Мы сейчас спускаемся и садимся в машину. Пойдёмте, Иринушка, я отдам вам деньги. Потом вы быстро соберёте вещи и покинете этот дом. Для вас лучше всего будет отсидеться на даче. Не думаю, чтобы вы потребовались им даже как свидетель. Но если такое случится, скажите всё, что считаете нужным. Мне от вас скрывать нечего. Я бывала с вами откровенна, говорила о себе много такого, что чужим людям не говорят. Вы знаете мою биографию и можете судить, кем я была на самом деле. К сожалению, в наше время успеха не прощают, особенно женщинам. Я чувствовала, что вы немного завидовали мне, считали сильной и умной. Так вот, Иринушка, вы ошиблись, и, причём, в главном. Теперь вы поймёте, что лучше всего не высовываться, бегать по жизни серенькой мышкой…

— Простите, простите меня! — рыдала Ирина, принимая из рук хозяйки пачки денег и укладывая их в свою сумочку.

Она не интересовалась сейчас, сколько именно ей заплатила Серафима. Понимала только, что должна в чём-то повиниться, хоть и не предполагала, что на самом деле происходит в фирме. Скорее всего, на Симу кто-то капнул в милицию, и там приняли меры.

— За что простить? — удивилась Кобылянская, обнимая верную свою гувернантку. — Вы же ни в чём не виноваты. Как раз вы — ни в чём!

Маша уже тащила за руку из детской заспанного ревущего Ваньку, которого мать с сестрой тут же бросились одевать. Сима упрашивала Иру уйти от греха подальше, та мотала головой и твердила, что пусть их арестуют вместе. То и дело в квартире звенели телефоны, верещали мобильники. Но Кормилица не отзывалась. Она только вздрагивала от каждого сигнала, как он удара, и Ирина до слёз жалела её.

Путаясь длинными ногами в полах песцовой шубы, в последний момент, прихватив сумочку с деньгами, Ирина выскочила из квартиры, точно зная, что никогда больше сюда не вернётся. Старый добрый уклад рухнул, разбился, и его осколки разлетелись по заснеженному двору. Тяжело дыша, Ирина стояла на скользкой дорожке, а кругом было хрустальное морозное утро. В двадцатидвухэтажном элитном доме прошли лучшие дни её жизни, а впереди зияла бездна.

Маша уже ни о чём не спрашивала. Она прижимала к себе перепуганного брата, а её мать и уже уволенная гувернантка, скользя и падая, спешили к гаражам, где стояли «Хонда» Серафимы и Иринина «Пежо». Женщины должны были сесть в автомобили и разъехаться навсегда. Девочка же думала о том, что так и не убрала со стола посуду. И, главное, Маша Кобылянская не успела угостить мать приготовленными по-сальвадорски бананами.